Неточные совпадения
— Хорошо везде,
матушка, — отвечала миловидная черница, внимательно осматривая
игуменью.
—
Игуменье, сударь, матери Лександре; тоже ведь хошь и обидели меня братья, а бесприданницей пустить не захотели, тысячу рублев бумажками
матушке отдали.
— Нужды нет,
матушка, — продолжал Михеич, — пусти нас. Доложи
игуменье, что князь Никита Романыч Серебряный приехал.
— А стрельцы-то,
матушка?.. Благочестивая рать небреемая!.. — смиренно промолвила уставщица, сложив у груди руки, задрожавшие от грозного взгляда
игуменьи.
В келарне больше жила, помогая матушке-келарю кушанье на обитель стряпать и исправляя черные работы в кельях самой
игуменьи Манефы.
— Сиротку в Городце нашла я,
матушка, — сказала она однажды
игуменье. — Думаю девочку в дочки взять, воспитать желаю во славу Божию. Благословите,
матушка.
— Ох,
матушка! В таком горе будь семи пядей во лбу, ничего полезного не выдумаешь… Погибать так уж, видно, погибать, — зарыдала мать Есфирь,
игуменья Напольной обители.
— Как не сделают? — возразила Марья Гавриловна. — Про Иргиз поминали вы, а в Казани я знаю купчиху одну, Замошникова пó муже была. Овдовевши, что мое же дело, поехала она на Иргиз погостить. Там в Покровском монастыре
игуменья,
матушка Надежда, коли слыхали, теткой доводилась ей…
— Моя вина,
матушка, моя вина… Прими покаяние, прости меня, грешную, — молвила уставщица у ног
игуменьи.
Не раз заглядывала к Марье Гавриловне и
матушка Манефа. Но и с ней не вязалась беседа у молодой вдовы. Сколько раз искушенная житейскими опытами
игуменья пыталась вызвать ее на искреннее, откровенное признанье в сокровенных думах и затаенных чувствах, всегда холодна, всегда безответна оставалась Марья Гавриловна. Сердечная скорбь ее тайной повита и семью печатями запечатана.
«А что, как
матушка Манефа, убоясь пожара, да не пустит нас в леса, отложит богомолье до другого времени?» — подумала Фленушка и от той думы прикручинилась. Ластясь к
игуменье, вкрадчиво она молвила...
Разумно и правдиво правила Манефа своей обителью. Все уважали ее, любили, боялись. Недругов не было. «Давно стоят скиты керженские, чернораменские, будут стоять скиты и после нас, а не бывало в них такой
игуменьи, как
матушка Манефа, да и впредь вряд ли будет». Так говорили про Манефу в Комарове, в Улангере, в Оленеве и в Шарпане и по всем кельям и сиротским домам скитов маленьких.
Матушка Досифея, ихня
игуменья, с горя да с забот в рассудке инда стала мешаться…
— Что ж такое,
матушка? — тревожно спросил
игуменью Василий Борисыч. — Скажите, Господа ради.
— А писано ли где,
матушка, чтоб родители по своим прихотям детей губили? — воскликнула Марья Гавриловна, становясь перед Манефой. — Сказано ль это в каких книгах?.. Ах, не поминайте вы мне, не поминайте!.. — продолжала она, опускаясь на стул против
игуменьи. — Забыть,
матушка, хочется… простить, — не поминайте же…
— К
матушке Екатерине, — приказала
игуменья.
—
Матушка,
матушка! Что с тобой? — встревоженная необычными ласками всегда строгой, хоть до безумия любившей ее
игуменьи, говорила Фленушка. —
Матушка, успокойся, приляг.
И когда совершился обряд, подбежавшие работные белицы испросили у
матушки благословенья поклажу из повозок принять. Благословив, молча и бесстрастно глядела Манефа, как выгружали они перины и другие пожитки на келейное крыльцо; когда ж Дементий поворотил порожние повозки на конный двор,
игуменья, холодным взором окинув приехавших, молвила...
— Да полно ж,
матушка, — наклоняясь головой на плечо
игуменьи, сквозь слезы молвила Фленушка, — что о том поминать?.. Осталась жива, сохранил Господь… ну и слава Богу. Зачем грустить да печалиться?.. Прошли беды, минули печали, Бога благодарить надо, а не горевать.
— Да ведь она вечор съехала,
матушка, — молвила добродушная Виринея, вошедшая под это слово в келью
игуменьи.
— Какие еще ваши годы,
матушка? — ответила Марья Гавриловна, подавая чашку и ставя перед
игуменьей серебряную хлебницу. — Разве вот от хлопот от ваших? Это, пожалуй… Оченно вы уж заботны,
матушка, всяку малость к сердцу близко принимаете.
—
Матушка Таисея, — обратилась
игуменья обители Заречных на Каменном Вражке, толстая, подслеповатая мать Феоктиста, к
игуменье обители Бояркиных, — у вас после княжны Болховской не осталось ли каких записей?
— Грех такой вышел,
матушка, искушение!.. Ничего тут не поделаешь, — разводя руками, чуть слышно проговорил Василий Борисыч и потупил взоры перед горевшими негодованием очами величавой
игуменьи.
—
Матушка Манефа!..
Матушка Маргарита!..
Матушка Юдифа!.. Вы люди сильные, могучие, у вас в Питере великие благодетели, а мы бедные, убогие, никто нас не знает, и мы никого не знаем, — завопила крохотная старушка мать Агния,
игуменья небогатого скита Крутовражского. — Отпишите скорей ко своим благодетелям. Они все высшее начальство знают, в дружбе с ним, в совете… Отпишите им,
матушки, пособили бы нам, умилостивили бы начальство-то.
— Вам,
матушка, завтра в баньку не сходить ли? Да редечкой велели бы растереть себя, — сказала, обращаясь к
игуменье, ключница мать София.
Творя перед
игуменьей по два метанья со словами: «
Матушка, прости!
— Чем же все-то виноваты,
матушка? — спросила удивленная речами
игуменьи Марья Гавриловна. — Правый за виноватого не ответчик…
— Хватит,
матушка, не тысячи же их нагрянут, — успокоивала
игуменью мать Виринея.
— Ну как вы,
матушка, время проводили? Все ль подобру-поздорову? — сладеньким, заискивающим голосом спрашивала казначея мать Таифа едва отогревшуюся на горячей лежанке
игуменью.
—
Матушка, прости,
матушка, благослови! — обычно сказала уставщица, творя метания перед
игуменьей.
Фленушка сотворила уставные метания, поцеловала у
игуменьи руку. Потом Алексей дважды поклонился до земли перед
матушкой Манефой.
— Э, полноте,
матушка, — ответила Марья Гавриловна. — Разве за тем я в обитель приехала, чтоб по гостям на пиры разъезжать? Спокой мне нужен, тихая жизнь… Простите,
матушка, — прибавила она, поклонясь
игуменье и намереваясь идти домой.
— Так с Богом! Поднимайтесь в путь, Господь вас храни, — решила
игуменья. — Смотри же, Аркадьюшка, все расскажи
матушке Юдифи, что я тебе наказывала, не забудь чего. Да чтобы со всеми ихними матерями беспременно на Петров день к нам пожаловала… Слышишь?
Зачали говорить ей матери: «Вера Иевлевна, не пора ль тебе,
матушка, ангельский чин восприять, черную рясу надеть, чтобы быть настоящей
игуменьей по благословению покойницы
матушки».
— Ах вы, греховодники, греховодники! — шутливо говорила
игуменья. — Выдумают же такие дела во святой обители чинить! Что ни стоят скиты, а такого дела ни у нас, ни по другим местам не бывало… Матушка-то Манефа, поди-ка, чать, как разгневалась…
—
Матушка Евтропия, у вас грамота царицы Екатерины в обители находится, что дана была старцу Игнатию. По той жалованной царской грамоте всем, дескать, нашим скитам довеку стоять нерушимо, — молвила Быстренского скита
игуменья, дебелая, пухлая старица с багровым лицом и с черными усиками, мать Харитина. — Представьте ее по начальству, сотворите нас беспечальны.
А увидясь с
матушкой Августой, шáрпанской
игуменьей, посоветую ей и Казанскую Богородицу к вам же на Москву отправить, доколь не утишится воздвигаемая на наше убожество презельная буря озлоблений и напастей.
— Прости, Христа ради,
матушка, — едва слышно оправдывалась она, творя один земной поклон за другим, перед пылавшею гневом
игуменьей. — Думала я Пролог вынести аль Ефрема Сирина, да на грех ключ от книжного сундука неведомо куда засунула… Память теряю,
матушка, беспамятна становлюсь… Прости, Христа ради — не вмени оплошки моей во грех.
— Старчик, по всему видно,
матушка, жития высокого и дар разумения, в пустыни живучи, снискал… Пустого слова не скажет, — зачала было смущенная словами
игуменьи Виринея, но Манефа опять перебила ее.
— Подобает,
матушка… Вскоре подобает, — глубоко вздохнув, промолвил и Василий Борисыч, вскинув, однако, исподтишка глазами на Устинью, у которой обильные слезы выступили от Таифина чтения и от речей
игуменьи…
— Можно ли,
матушка, жениха-то поминать? Ведь он не нашего согласа, — наклонясь к
игуменье, шепотом спросила уставщица мать Аркадия.
А еще,
матушка Августа, — прибавила Манефа, обращаясь к шарпанской
игуменье, — верные известия получила я из Питера, что сбираются у тебя Казанску Владычицу отобрать…
— Как же вы тогда,
матушка? — озабоченно глядя на
игуменью, спросила Марья Гавриловна.
— Ин быть по-твоему, — решила
игуменья. — А
матушку Арсению за долгое расставанье с племянницей маленько повеселю: сарафан сошью да шубу справлю. Лисий мех-от, что прошлого года Полуехт Семеныч от Макарья привез, пожертвую на шубку ей. Самой мне не щеголять на старости лет, а
матушку Арсению лисья-то шубка потешит… А кого же в Казань-то послать?
— Диавол,
матушка, — едва слышно проговорила лежавшая у ног
игуменьи Аркадия.
— Мать Таифа, — сказала
игуменья, вставая с места. — Тысячу двадцать рублев на ассигнации разочти как следует и, по чем придется, сиротам раздай сегодня же. И ты им на Масленицу сегодня же все раздай,
матушка Виринея… Да голодных из обители не пускай, накорми сирот чем Бог послал. А я за трапезу не сяду. Неможется что-то с дороги-то, — лечь бы мне, да боюсь: поддайся одной боли да ляг — другую наживешь; уж как-нибудь, бродя, перемогусь. Прощайте, матери, простите, братия и сестры.
— У вас,
матушка, в Анфисиной обители, сказывают, есть нерушимая грамота от лет царя Алексея Михайловича, — сказала Ворошиловского скита
игуменья, длинная как коломенская верста, мать Христодула, матери Маргарите оленевской. — Ваша-то первая
игуменья из роду Колычовых была, сродница по плоти святителю Филиппу митрополиту. Ей великий государь даровал, слышь, нерушимую грамоту.
— Это как есть истинная правда,
матушка, — заговорили соборные старицы, кланяясь в пояс
игуменье. — Будешь жива да здорова — мы за тобой сыты будем…
Выросла Фленушка в обители под крылышком родной
матушки. Росла баловницей всей обители, сама Манефа души в ней не слышала. Но никто, кроме
игуменьи, не ведал, что строгая, благочестивая инокиня родной матерью доводится резвой девочке. Не ведала о том и сама девочка.
Так его рогожский священник наш, батюшка Иван Матвеич, и в глаза и за глаза зовет, а
матушка Пульхерия, рогожская то есть
игуменья, всем говорит, что вот без малого сто годов она на свете живет, а такого благочестия, как в Семене Елизарыче, ни в ком не видывала…